Изабель заверила любезнейшего господина де Монтиньи, что она цела и невредима, никаких оскорблений похититель ей не нанес, и мысленно добавила «пока». Ей было совершенно очевидно, что пан Казимир не способен долго изображать галантного кавалера. Если бы не внезапные гости, возможно, ей бы снова пришлось изобретать тысячу уловок, чтобы избежать его страсти. Весьма нежеланной для маркизы по многим причинам, и главную звали Шарль де Бальзак. Но теперь, когда он здесь, можно не выбирать между честью и жизнью, сожалея, что у нее нет с собой одного из ядов, приписываемых Екатерине Медичи. Отравить пана, возомнившего, что любая будет счастлива испытать на себе его благосклонность, было бы очень приятно…

Франсуа де Монтиньи исчез, унося с собой безмолвные молитвы Изабель и безмолвные же поцелуи, предназначавшиеся, разумеется, бравому капитану. Все что ей оставалось – ждать, но на этот раз ожидание было скрашено надеждой. Она не одна. Ее искали и нашли, и пану Казимиру предстоял убедиться, что маркиза отнюдь не беззащитна, не смотря на то, что мужа рядом с ней не было. И, поскольку маркиза отнюдь не отличалась нежным сердцем и христианской любовью к ближнему своему, она от всей души надеялась, что ее похититель получит впечатляющий урок, после которого он навсегда оставит привычку похищать француженок. Впрочем – призвала себя Изабель к благоразумию – если они просто исчезнут из поместья пана Казимира и благополучно доберутся до французов, она будет безмерно благодарна богу. Маркиза умела быть благоразумной, пусть и не всегда.
Ее стража вернулась, весело переговариваясь. Увы, понять, о чем они говорят не представлялось возможным, но было очевидно, что охранники весьма благодушно настроены. Должно быть, маскарад ее друзей все еще не раскрыт.

Петь больше не хотелось, стены давили, каждое мгновение тянулось бесконечно. Словом, Изабель почувствовала на себе все муки ожидания. Но была вознаграждена за терпение, когда, после голосов и разговоров возле двери ее темницы, в комнату вошел Шарль де Бальзак. Ахнув, маркиза бросилась в его объятия.
- Вы нашли меня! Мне было так страшно, так страшно! Меня схватили, привезли сюда… О, Шарль, вы должны быть очень осторожны, этот господин, хозяин дома, он страшный человек!
Крепкие объятия, долгий, упоительный поцелуй, и вот уже маркизе стало страшно не за себя, а за возлюбленного.
Женская честь обладает удивительным свойством, подобно Фениксу, она может возродиться из пепла, а убитый ревнивым соперником любовник на утро не воскреснет.
- Вы должны уехать и вернуться с подмогой, Шарль, прошу вас, здесь мы в ловушке!
Стены, гайдуки, метель, пан Казимир… как тут не почувствовать себя загнанной добычей? Слезы, которые маркиза так долго сдерживала, потекли по щекам – и то сказать, ночь, которую на так предвкушала, обернулась сущим кошмаром.

Затаиться тут, в комнате, представлялось задачей непростой. Еще труднее было ждать – и тут мысли Изабель были созвучны с мыслями ее спасителей. Что бы там ни было, пусть случится поскорее. К тому же, сейчас она не была беззащитна перед похитителем – Шарль де Бальзак был ее защитником, пусть не по праву законного супруга, но по праву любви. Любовь всегда сильнее… Ободряющий взгляд Шарля не дал ей пасть духом, когда она услышала за дверью шаги пана Казимира, его голос, который она уже успела возненавидеть. Что было бы с ней, если бы капитан не успел так вовремя? Впрочем, понятно, что – пан Казимир вошел к ней, как хозяин, и глядел на нее как хозяин на желанную вещь, которой намерен обладать. Унижение, которое приходится переживать порой и знатным дамам, унижение, которое они прячут в самую глубину своего сердца и никогда, никогда не забывают.

- Спеть вам? – переспросила маркиза, позволяя всем тем чувствам, что владели сейчас ее сердцем, отразиться в ее взгляде, в недоброй улыбке.
Нет больше нужды в притворстве, в той игре, что он затеяла со своим похитителем, чтобы выгадать время, веря, что ее ищут – и найдут. Отброшены, как ненужная маска, кокетство и капризы, все те женские уловки, которыми Изабель пользовалась так искусно и которые не помогли бы ей сейчас. Пан Казимир, как видно, потратил всю отпущенную ему любезность, не взяв ее силой сразу же, как привез в свой дом.
И в этой-то варварской стране собирался царствовать их Генрих Валуа! Да им бы больше подошел турецкий султан в качестве господина. Рубили бы головы и бесчестили женщин – ни на что другое поляки не способны!
- Спеть вам? От меня вы услышите только проклятия!

Горюшко-то какое, беда-беда! Данута вздыхала-вздыхала, крестилась украдкой, сулила всем святым свечи, только бы все эти дела благополучно разрешились. Только как им разрешиться благополучно? Пан их свои буйным нравом накликал беду и на себя, и на них всех. Украл знатную даму, которую сам король знает. И теперь гневается. Данута верила, что так и есть, что все это правда – да и почему бы ей не верить? Она жалостно поглядывала на гайдуков пана Януша, и нежно на француза, который притворялся немым. Неужто расстанутся они сегодня? Неужто не суждено ей больше таких горячих ласк познать? Ой, несчастливая она, не на радость ее матушка родила, только на слезыньки горючие и на грубые ласки хозяина, который даже лентой шелковой ее не одарил, а та дама, француженка, шпильку ей золотую пожаловала! Вот бы ей служить! Она бы вдоволь ела да сладко пила, ходила бы, наряженная как в церковь на Пасху, да миловалась с соколиком Франчеком! Вот бы сбылось, она бы тогда и горя не знала. А чтобы сбылось, вестимо, надо ей делать все, что ей скажут люди пана Януша. И помалкивать. Хотя вот это самое трудное и было. Шутка ли, такое знать – и помалкивать.

Как в Польше делаются дела – Изабель уже успела понять и преисполнилась сочувствием к здешним красавицам. Но не сожалела о том, что отправилась в эту варварскую страну по приказу королевы. Что приказ Екатерины Медичи, ей сердце приказало, и сердце не ошиблось… Ошибся, однако, пан Казимир, почитавший француженку беззащитной, и право же, смотреть, как на его побагровевшем лице проступает понимание этого, было истинным наслаждением. Шпага у горла пана и гневное лицо Шарля де Бальзака красноречиво намекала на то, что за ошибку придется платить.

- Охотно, - отозвалась Изабель, вынимая из рукава свой платок, изящную вещицу, отделанную кружевом, пахнущим духами маркизы.
Такие платки приятно дарить воздыхателям на память, но для того заткнуть рот наглецу, забывшему, что разговаривает со знатной дамой, приехавшей в свите его короля, тоже сгодится.
- Я же говорила, что вы будете вознаграждены, сударь, - насмешливо обратилась она к своему похитителю на латыни.
В его глазах больше не горела страсть, а вот злости там было довольно. Как же, такое унижение в его же собственном доме. Насмешки – и от кого! От женщины, которая, по его задумке, уже должна была кричать, плакать, умолять – и все это под свист плети.
- Вот ваша награда.

Плеть легла в руку. Маркиза задумчиво взвесила ее тяжесть, невольно задаваясь вопросом, нашел бы ее живой Шарль, пустись он на поиски не так скоро? Или ясновельможный пан, не считающий за грех взять силой ту, что ему приглянулась, забил бы ее до смерти на неповиновение? И после сколько ударов его постель показалась бы ей не самым худшим из зол? Страшные мысли, заставляющие глаза маркизы темнеть от гнева, и, видит бог, она хотела причинить своему похитителю боль, самую страшную боль… Вот только удары плетью, нанесенные женской рукой, вряд ли на это способны. Унижение разозлит его, но не напугает.

- Я накажу вас иначе, - приняла маркиза решение. – Я расскажу каждому о том, какой позорный поступок вы совершили, я сделаю так, что тень вашего преступления падет на всех ваших соотечественников. Ваши соседи, пан Казимир, будут стыдиться знакомства с вами, и никто, никто не подаст вам руки. Я вам обещаю. Это будет моим наказанием... А как вы захотите наказать его, друг мой – решать вам.
Изабель нежно улыбнулась своему капитану. Что ни говори, в гневе он был почти так же прекрасен, как в любви, и право же, какая досада. Они так ждали этой ночи, но провели ее совсем не так, как того желали.

Да явись сейчас в поместье пана Казимира Иисус Христос и все его двенадцать апостолов, и то дворня не была бы так изумлена, как в то мгновение, когда их хозяин появился на пороге комнаты, в которой томилась пленница в сопровождении пана со шпагой. Коей он хозяина дома красноречиво подгонял. Пан был вельми зол, багровел лицом, очами зыркал по сторонам, а руки аж тряслись от ярости. Злопамятная Изабель не забывала от души наслаждаться положением ее похитителя, зная, что никогда он не простит никого из свидетелей этой унизительной сцены – а ее, должно быть, так и вовсе будет проклинать каждый божий день. Она, вероятно, тоже нескоро о нем забудет, и право же, жаль, что нужно выбирать между их свободой и жизнью этого мерзавца. Шпага капитана де Бальзака так славно бы вошла в горло пана Казимира, который привык брать от женщин все, что ему захочется.

Пан что-то прошипел на своем языке, и гайдуки, сложив оружие, попятились, но Изабель все равно было тревожно. Должно быть, дело было в тех бесконечно-долгих часах, которые она провела запертой. В том, что она успела увериться – на своей земле ее похититель действительно считает себя всемогущим. Сейчас страх за собственную жизнь заставил его исполнить требования заступника Изабель, но вдруг этого страха окажется недостаточно, чтобы удержать на поводке из стали этого бешеного пса? Хотя пан, скорее, напоминал быка – и статью, и тем, как он смотрел исподлобья налитыми кровью глазами, мог бы – кинулся, была уверена Изабель. Но шпага Шарля лучше всяких слов взывала к его осторожности.
- Мечтаю, чтобы все закончилось как можно скорее, - с чувством призналась она, радуясь появлению милейшего де Монтиньи.

И все равно, их так мало в сравнении с людьми пана Казимира, которые, без сомнения, по первому его жесту кинутся на французов! О том, чем чревато будет это нападение для взаимопонимания между королем Генрихом и его пока еще не очень верными подданными, Изабель не считала нужным думать. Право же, это слишком – требовать от нее в такой ситуации думать еще и благополучии Генриха Валуа! Екатерина Медичи, прочитай она мысли своей любимицы, была бы возмущена, да что там – разгневана – потому что ей пришлось извернуться, чтобы добыть эту корону любимому сыну, и что, по сравнению с этим, значат страдания одной-единственной женщины? Да хоть всех фрейлин «Эскадрона», если бы от этого зависело благополучие Генриха Валуа, и то, как крепко на его голове будет сидеть польская корона.

Ну ничего – мстительно подумала Изабель, идя подле Шарля де Бальзака, и, вопреки его призыву не бояться, вздрагивающая от любого шума: ей мерещились гайдуки пана, спешащие ему на помощь – ничего. Мадам де Гонди будет очень интересно узнать о приключениях своей придворной дамы, как и всем прочим. А дурная слава весьма прилипчива...
- О, месье де Монтиньи, я не знаю, как вам это удалось, но надеюсь, удача и дальше будет на нашей стороне, - взволновано проговорила маркиза, прижимая руки к груди, словно стараясь удержать громко стучавшее от волнения сердце. – Я боюсь только, что этот господин более злопамятен, нежели благоразумен.
Пан Казимир, услышав голос пленницы, пробормотал под нос ругательство – французская змея! Она во всем виновата!

- Живее забирайтесь в сани! – заорал пан Замойский.
Хозяин имения обжег его гневным взглядом. Ненавистный предатель, пся крев, продался пришлым, надеется пригреть себе местечко подле нового короля.
Вот в этом по сути не было ничего недостойного, - рыба ищет, где глубже, а человек – где лучше, - и уж точно поступки пана Замойского не шли ни в какое сравнение с тем, что учинил сам пан Казимир. Но в своем глазу, как говорится…

Капитану не нужны были напоминания о том, в каком опасном положении все они находятся. И если за себя он, - человек привычный к войне, - не слишком переживал, то Изабель – совсем другое дело. Его нежная и утонченная возлюбленная не заслуживала подобных испытаний (мужчины всегда воображают женщин куда более беспомощными, чем они есть на самом деле,  но тут они руководствуются не разумом, а чувствами). Подхватив маркизу на руки, Шарль быстро усадил ее в непривычный взгляду француза «варварский» экипаж, заботливо кутая в меховой полог.
Оставленный без поддержки пан Окольский при этом свалился на четвереньки. И не только потому, что рана в  бедре мучила его. Пану внезапно пришло в голову, что так у него меньше шансов получить пулю, если слуги его, - глупые и никчемные трусы, - все же сподобятся стрелять по беглецам.

Для того, чтобы еще больше позлить поляка, - его брань Монтиньи не понимал по смыслу, но догадывался о ее сути, - молодой француз обнял и поцеловал их сжавшуюся от ужаса союзницу. А может, ему просто приятно было целовать хорошенькую Дануту, воспоминания о том, что недавно случилось между ними, были еще свежи в его памяти, а о будущем Франсуа еще не имел привычки задумываться. Жизнь была хороша в каждое ее мгновение. И сейчас, зная, что на них устремлены не только десятки глаз, но и дула аркебуз и пистолей, Монтиньи считал ниже своего достоинства беспокоиться об этом. И напрасно. Потому что поцелуй этот разозлил гайдуков, и некоторые не выдержали.
- Нет, - всхлипнула Данута, крепче прижимаясь в своему Франчеку и разворачиваясь так, чтобы оказаться спиной к высокому крыльцу, на которое выбежали вооруженные слуги. Зачем – кто ж ее знает, у каждого своя судьба в этом мире. Монтиньи суждено было жить долго и повидать многое, а бедной девушке – жизнью заплатить за свое короткое счастье. Он почувствовал, как полячка вздрогнула в его объятьях, так, как, бывало, подстреленная на охоте лань. Запрокинула голову, и гибкое тело ее разом сделалось тяжелым и неуклюжим.
- Любый…, - выдохнула на, и это вздох был последним.
- Что?... Убью! - рявкнул ошарашенный француз, непонятно было, кому он сейчас угрожает, тем, кто стрелял, или виновнику всего, что случилось.

Двое гайдуков пана Замойского пальнули по крыльцу в ответ, запряженные в сани кони забились в страхе, так, что Монтиньи, вместо немедленной мести, пришлось отпустить бедную Дануту в снег и хватать их под уздцы прежде, чем они понесут и опрокинут сани.

Отредактировано Франсуа де Лагранж (2024-04-28 19:59:33)