Познань – еще одно чуждое французскому уху название еще одного чужого города, но для Изабель оно звучало волшебно. Остановка означала свидание, которого так жаждало ее сердце, а если длительность остановки зависит от того, уляжется ли непогода, то пусть она длится вечность! Сказать об этом Шарлю де Бальзаку она не могла, но могла послать ему многое обещающий взгляд, пока дамы, по достоинству оценившие подарок, наперебой благодарили капитана и щедрых польских друзей.
- Мы с нетерпением будем ждать вечера, - улыбнулась маркиза, с наслаждением пряча озябшие руки под меховую полость.
Путешествие стремительно теряло свой блеск и веселье, превращалось в испытание, особенно для дам, но Изабель не испытывала сожалений. Она не променяла бы эти дни, а тем более, ночи, которые им с Шарлем удавалось украсть у судьбы, на Париж, на двор, на его развлечения.
- Как они живут в этих снегах? – жалобно вопросила изящная Франсуаза де През, облачко пара, сорвавшееся с ее губ, осело на бархате белыми щеточками инея.
- Должно быть, у них очень горячая кровь, - мечтательно улыбнулась рыжеволосая Анна де Людр. – Среди них есть настоящие красавцы…
- Моя дорогая, даже если бы вы попали к псоглавцам, вы бы и среди них нашли красавцев!

Дамы засмеялись. Впрочем, скоро им стало не до смеха. Лошади выбивались из сил, пробираясь сквозь метель, да и людям приходилось не легче, и все вздохнули с облегчением, когда из белого безумия метели выступили стены города. И люди, и животные истосковались по возможности согреться.
Выйдя из экипажа, озябшие фрейлины сгрудились вокруг мадам де Гонди.
- Ну же, дамы, - подбодрила их герцогиня. – Веселее! Поблагодарите улыбками тех, кто приготовил нам такой пышный прием!
- У меня замерзли даже зубы, - пожаловалась Анна.
- Это потому что вы болтали всю дорогу не умолкая, - фыркнула мадам де През. – А вот мадам де Лаваль так молчалива!
- Под ваше чирикание, дамы, я прекрасно выспалась, - парировала Изабель и исполнила приказ мадам де Гонди, заставив себя улыбаться.
Разговоры о мужчинах потеряли для нее всякий интерес с тех пор, как у нее появился тот единственный, о ком хотелось думать днем, и с кем хотелось делить ночи. При дворе любовные интрижки недолговечны, суровая тень королевы-матери остудит любое горячее сердце не хуже метели. Но клетка открылась, птичка вырвалась на свободу и отныне желала лететь только в одну сторону…

- Вот тот, - шепнула Анна Изабель. – С усами. Правда, хорош?
- Помилуйте, они все с усами.
- Тот, с которым у господина де Бюсси должна была быть дуэль… Николя…
- Миколай Томицкий.
Мадемуазель мечтательно вздохнула.
Вздыхать – это все что ей осталось, поляк не ел глазами француженок с такой страстью, как будто они сладкий десерт, в отличие о некоторых своих земляков. Должно быть, держал пост в честь какой-нибудь прекрасной дамы.

Даже самые привередливые французы вынуждены были признать – прием, который им устроили поляки, был великолепен. Епископ Познанский сделал все, чтобы их уже почти король убедился в том, что Польша отнюдь не варварская страна, а страна щедрая и богатая. Пусть знает Хенрик Валеза, что ничего он не потерял, променяв Париж на Краков! Пусть эти рассуждения, были были не лишены лицемерия – самодержавным королем молодому французскому принцу не быть, польские магнаты не желали делиться властью, и за королевской казной присматривали как за своей собственной, но желание принять французов со все возможным блеском было вполне искренним.

- Поверить не могу, что сегодня мы выспимся в теплых постелях, - вздыхала Анна, пока дамы, при помощи трех служанок и одного пажа переодевались к приему.
Гостеприимство поляков оказалось заразительным и спутницы мадам Гонди старались изо всех сил, чтобы нынче на приеме решительно блистать.
- Не одолжите ли мне, маркиза, вашу жемчужную сетку для волос? Хочу быть очень красивой!
- Собрались на охоту, милая? – поддразнила ее Франсуаза, стоявшая у огня в одних чулках, пока служанка торопливо обтирала ее влажной тряпицей.
- Готова поспорить, у добычи дивные усы, - засмеялась Изабель.
Дамы уже отогрелись у огня, а паж принес им целый кувшин чего-то сладкого и хмельного, пахнущего медом и пряностями, так что на их лицах снова цвели розы, а глаза сияли в предвкушении танцев.
- Помилуйте, они все с усами, - передразнила ее мадам де През.
Рыжеволосая, похожая на игривого котенка Анна, надула губы.
- Не дуйтесь. Я дам вам сетку для волос.
- А я свои красные шелковые чулки, Томицкий не устоит…

Бедняга Томицкий – вздохнула Изабель, пока служанка шнуровала на ней корсаж. Бедный Томицкий, на него объявлена нешуточная охота, красные чулки на стройных ножках Анны де Людр – это вам не шутки.
Мадам де Гонди оглядела своих дам, разодетых по последней моде, в том числе Анну в темно-розовом, Франсуазу в синем и Изабель в светло-зеленом, благосклонно кивнула, похвалив себя за удачную мысль. Красивые женщины в свите Генриха Валуа были подобны цветам, чудом распустившимся среди снегов.
- Прекрасно. Мы пробудем здесь несколько дней, так что вы все успеете отдохнуть, а сегодня будьте милы и очаровательны с нашими хозяевами.
- Да, госпожа герцогиня.
- Здесь все такое величественное, - шепнула Изабель Анна. – Я как будто вернулась во Францию. А нас пугали медведями…
- Зимой медведи спят. Но вы правы, замок великолепен.
Замок великолепен, и Изабель надеялась, что для них с капитаном де Бальзаком тут найдётся укромный уголок. Она тосковала.

Огромный зал, убранный для пира дразнил запахом еды, многоголосьем на трех языках – французском, польском и латыни. А так же взглядами – обжигающими восхищением и завистью. Именитые горожане, приглашенные на прием, привели с собой жен, и те разглядывали наряды гостей с неприкрытой жадностью. Но если расшитые колеты, ожерелья и серьги, румяна и духи на мужчинах приводили их в замешательство, близкое к негодованию, то платья и прически дам явились чем-то вроде священного откровения.
- Такие юбки носили лет тридцать назад, - вынесла свой вердикт Франсуаза де През, но Матка Боска, какие на них драгоценности.
- Вы выучили польский? – поинтересовалась Изабель. – Научите нашу Анну, она не знает, как подступиться к красавцу Николя.
- Пусть лучше молчит и улыбается, - махнулась Франсуаза. – Так у нее дело быстрее пойдет.

- Франсуа, если вам плохо, давайте, я на улицу вас отведу,  - совершенно искренне забеспокоился Миколай Томицкий, наблюдая, как мутнеет взгляд молодого француза. – Там снегом умоетесь.
«Зубровка», определенно, была лишней, хотя хозяева хотели, как лучше: напиток дорогой, на лесных травах настоянный, мужчинам полезен. Немудрено, что Монтиньи рыжие женщины мерещатся. Или о чем он вообще…
Поляк обвел взглядом залу. К рыжим, кстати, в их землях относились по-разному, для кого-то они первые красавицы, с самой нежной и белоснежной кожей, что только существует в этом грешном мире. А для кого-то ведьмы. А на самом деле…
Тут взгляд пана наткнулся на медные (или медовые) локоны, забранные под жемчужную сетку, а потом – глаза в глаза – столкнулся со взглядом хорошенькой француженки. Та, - как советовали подруги, - улыбнулась, и Миколай замер. Внезапно представив, - черт бы побрал француза с его намеками, - эту красавицу в красных чулках и без ничего.
- Пан Томицкий…
Он с негодованием уставился на шляхтича, что вернул его с небес на зелю. Припомигная, что где-то уже видел этого дородного мужчину. Точно, он о чем-то расспрашивал его еще на улице. Ну что еще ему надо?
- Да?
- Хочу поинтересоваться, розумеет ли пан по-французски?
- Розумеет.
- И писать может?
- Любезный пан, нынче время танцевать, а не писать. Что вам от меня угодно?
- Мне бы записку. Век обязан буду.
- Вот прямо сейчас?
- Да. У меня и бумага с собой. И карандаш.
- Диктуйте, - нахмурился Томицкий. Он снова искал взглядом рыжеволосую красавицу. А шляхтич, которому приспичило письма писать, бесцеремонно отодвинул задремавшего за столом Монтиньи, и разложил перед Миколаем лист бумаги.
- Что писать-то?
- Желаю страстно. Жду в венецианской комнате.
- Где это?
- Вы правы, она не поймет. Напишите «жду в оранжерее»
- Тут еще и оранжерея есть, надо же.
Томицкий начал писать, для верности выговаривая французские фразы вслух. Монтиньи сонно приоткрыл глаза, поправил поляка в грамматике, посоветовал вопросы страсти решать в постели, а не на клумбе, и снова задремал.
Музыканты заиграли полонез.
- Вот, берите вашу записку, - заторопился Томицкий. Почему-то сейчас ему казалось жизненно важным выяснить, какого цвета чулки у рыжеволосой француженки.  В центре залы уже выстраивались пары, французские гости не спешили принять участие, кажется, этот танец не знаком им.
- Прекрасная панна, - Миколай, подкрутив для храбрости усы, направился прямиком к Анне. – Это очень простой танец, распространенный в наших землях. Позволите научить вас?

Отредактировано Миколай Томицкий (2024-03-05 07:43:50)

Замойский нашептывал «панне Эльжбете» всяческие приятости, исполняя долг радушного хозяина. Изабель смеялась в ответ, исполняя долг любезной гостьи. Поляки, очевидно, любили и умели веселиться, к тому же радовались тому, что вернулись домой – и привезли нового короля. Французы рады были забыть о ледяном плене снежных равнин, откуда они, казалось, чудом вырвались – грелись напитками, крепость которых поражала воображение, и танцами. Те, кто удержался на ногах, могли считать себя настоящими героями. К примеру, бедняга Франсуа де Лагранж, нежно любимый дамами за галантность и мягкий нрав, уже спал.

Записка легла в руку, и, еще не прочитав, Изабель тут же решила, что она наверняка от ее капитана, а прочитав, тут же уверилась в этом – кто еще мог назначать ей свидания? Господин де Бюсси нынче искал, должно быть, наслаждений в других садах, потому что больше не истолковывал холодность маркизы де Сабле в свою пользу. Иные же прочие французские кавалеры были больше заинтересованы в теплой шубе, нежели в горячей любовнице.

- Передай, что я буду его ждать. В оранжерее. Боже, да где же эта оранжерея?
- Если скажете мне, кого вы будете ждать, я скажу вам, как найти оранжерею, - предложила Франсуаза де През.
Темно-синие глаза прекрасной уроженки Тулузы блестели от любопытства и выпитого вина.
- У вас есть любовник, и вы его скрываете от нас, возмутительно!
- Вы с Анной известные лакомки. Вам покажи пирог, и вы тоже захотите украсть кусочек. А я намереваюсь съесть его сама, до последней крошки!
- Жадность – это грех, - наставительно произнесла Франсуаза.
- Не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не спасешься, дорогая Франсуаза. Так как мне найти оранжерею?
- Прямо. А потом направо. Вы не заблудитесь.
Она не заблудилась.

Томицкий говорил и говорил, Анна слушала и слушала – хотелось уйти подальше от общего праздника, чтобы не наткнуться на таких же искателей уединения. А там, если Николя не сообразит, чего она от него ждет, придется пойти на штурм этой крепости. Отец мадемуазель был бравым воякой и пал в битве при Жарнаке, передав по наследству дочери свою горячую кровь.
- Ах, - ответила она на его признание. – У меня тоже… Тоже сердце останавливается! Ах, да поцелуйте меня уже!
Ночь не вечна, молодость тоже!
Не давая пану Томицкому времени подумать, передумать, или решить, что он слишком уважает мадемуазель, чтобы целоваться с ней вот так, Анна встала на цыпочки и сама поцеловала поляка, по-кошачьи жмурясь от удовольствия.
Как же он был хорош! И уж конечно, ограничиваться поцелуями Анна не желала.

В оранжерее было темно и тихо, воздух был пропитан густыми и дурманящими цветочными ароматами. Епископ Познаньский распорядился пристроить к своей резиденции оранжерею не потому, что как-то по-особому любил цветы. Но желал, чтобы венки из живых цветов украшали костел в любое время года. Вера реформаторов привлекала своих сторонников простотой и скромностью, католическая, наоборот, красотой и пышностью служб и обрядов: лучшие художники писали фрески, лучшие музыканты сочиняли оратории, свежие лепестки роз на алтаре посреди январской вьюги должны были настраивать прихожан на возвышенный лад.

Трудно было точно определить тот момент, когда из темноты к маркизе де Сабле устремились такие же темные фигуры, накинули на плечи Изабель тяжелую меховую шубу, заворачивая в нее молодую женщину, будто младенца в пеленки. Один из похитителей грубо зажал ей ладонью рот, зашептал на ухо по латыни:
- Ясновельможная панна, не бойтесь. Я вас не обижу.
Слова его при этом сильно расходились с делом, слуги его удерживали драгоценную добычу грубо и бесцеремонно, торопливо переговариваясь между собой по-польски. Если бы маркиза понимала их, то узнала бы, что похитители о многом успели позаботиться, в том числе о том, чтобы споить один из французских караулов. К солдатам подослали любезную девицу с угощением, и теперь путь свободен, никто не помешает им покинуть замок. Сани уже готовы, а метель через считанные минуты заметет любые следы.

- Тише, панна, тише, - продолжал уговаривать пленницу не устоявший перед «спокусой» шляхтич. Гладил Изабель по лицу, по шее, но так по-хозяйски, что казалось, в любое мгновение ласка может смениться грубостью, а сильная рука сожмет жертве горло. Он хотел бы получить от прелестной француженки все и немедленно, но в замке слишком много гостей, в том числе, ее соотечественников.
- Выпейте за мое здоровье, -  в губы Изабель грубо уперлось горлышко глиняной бутыли, в ней было не вино, а что-то намного крепче. - Пейте, добром прошу.

Анна, в сущности, была доброй девушкой, и, заполучив, наконец-то, красавца-поляка, готова был со всей щедростью отдать всех прочих подругам. Хотя вряд ли именно с той тому влюблённому пану повезет.
- У маркизы есть любовник, - поделилась она.
Сплетничать о других, конечно, грех – но до чего же приятный!
- Она скрывает его имя, но уж влюбленную женщину всегда видно. Но хватит о других! Я так желала этой ночи, ни мгновения понапрасну не хочу терять!
Наслаждения быстротечны, но ради чего жить, если не ради них? Под взглядом прекрасных глаз пана Томицкого француженка таяла, как лед на жарком солнце, и желала только одного – чтобы эта ночь не заканчивалась, а если уж закончится – пусть следующая наступит как можно скорее!

Если для Анны де Людр, нежившейся в объятиях красивого поляка, время летело непростительно быстро, то для Изабель де Лаваль она превратилась в бесконечный кошмар, который никак не заканчивался. И не закончился даже когда она открыла глаза.
Застонала.
Тут же к ней подскочила девчонка в вышитой кофте, что-то запричитала на своем языке, всплеснула руками…
- Где я? Что… что со мной?
Девчонка, жалостливо качая головой, помогла Изабель приподняться, сунула в руки кружку с водой. Изабель пила, в голове прояснялось. Во всяком случае, она вспомнила оранжерею, куда пошла, прочитав записку. А потом – чьи-то руки в темноте, хриплый голос, не то уговаривающий ее, не то угрожающий… И вот она здесь – но где? В темном углу над образами в золотых богатых окладах теплится лампада, на широкую лавку, стоящую под окном, небрежно брошены меха. Все чужое.
Значит, увезли. Хватились ли ее, ищут ли?

Девчонка выскочила за дверь – должно быть, докладывать о том, что гостья пришла в себя. Изабель, переборов головокружение, встала и подошла к окну. Куски раскрашенной слюды делили мир на синее и красное. Вот красный снежный сугроб, вот синий забор частоколом, вот красное небо… Кричат? Звать на помощь? Бесполезно. Кому до нее есть дело, до чужеземки-француженки? Сама дерзость такого похищения говорила о том, что похититель уверен в своей безнаказанности. А ведь не мог не знать, что увозит не крестьянскую девку, до которой дела никому нет, а знатную даму… И все равно, запеленал ее в шубу, напоил, увез… Страшно. Очень страшно. Но сильнее страха был гнев: она – маркиза де Сабле. Она фрейлина королевы Екатерины Медичи. Ее благосклонности искали куда более учтивые кавалеры! Оправив сбившееся платье, пригладив волосы, она села на скамью. Руки дрожали. Вдохнув глубоко, маркиза сжала пальцы так, что стало больно от перстней. Ничего, пусть лучше будет больно, чем страшно. При французском дворе случались и весьма жестокие забавы – когда на короля Карла находило особенное настроение. Да и Екатерина Медичи порой внушала своим дамам почти суеверный ужас. Так что Изабель знала – нельзя бояться. Можно показать слабость, если это выгодно, но бояться нельзя.

Значит, смиритесь. Смиритесь и оставайтесь тут хозяйкой. Изабель, прошедшая под крылом Екатерины Медичи суровую школу, самообладания не потеряла, лишь приподняла брови, выслушивая предложения ясновельможного пана. Достаточно было одного взгляда на похитителя, чтобы понять – слезы и мольбы бесполезны, а страх лишь раззадорит его, или разозлит, но ей ничем не помогут.

- Хозяйкой чего? Во Франции я знатная дама, маркиза де Сабле. Мой супруг служит королю, а я служу королеве-матери, Екатерине Медичи. Мои предки с Людовиком Святым ходили в поход на Святую землю. Наконец, я богата. Что вы можете мне дать?
Каждый французский дворянин утверждал, что его предки ходили в Святую землю освобождать гроб Господень, супруг Изабель занимал почетную должность, но никаким влиянием не обладал, его рога были лишь позолочены, а не из чистого золота. Да и жизнь при дворе была весьма разорительна. Но при том же дворе важно было казаться, а не быть – и эту нехитрую науку любой придворный осваивал если не с первого же дня, то со второго точно.
Вот и Изабель. Хотя и была испугана – да что там, была в отчаянии, делала все, чтобы казаться спокойной, даже равнодушной, словно все происходящее ее немного утомило – и только.
- Мои наряды, мои драгоценности и мой паж остались в замке – это такой прием вы мне оказываете, сударь?
А самое главное – в замке остался Шарль де Бальзак. И уж в этом-то смысле ясновельможному пану ей нечего было подложить. Неверная жена, Изабель, по странному капризу женского сердца, была верной любовницей. Муж был необходимой условностью – да и кто-то же должен был оплачивать ее наряды – Шарля ей послала Судьба, в то маркиза верила пылко и истово. И ее капитан уже ищет свою возлюбленную – в это она тоже верила, эта вера помогала ей сохранять столь необходимое сейчас здравомыслие. Ну и потом – ясновельможный пан мужчина, а она женщина. На каждого мужчину можно надеть ошейник, чтобы водить на поводке куда заблагорассудится – не этим ли занимаются фрейлины Медичи?

Изабель обвела красноречивым взглядом покои, пожала плечами, давая понять хозяину, что пока что не впечатлена. Может быть, он ему и люба выше сил небесных, но вряд ли задетое самолюбие позволит пану тут же, не сходя с места, осуществить желаемое. Ей нужно время, все время, которое она сможет отвоевать в этой схватке женской хитрости и мужского желания. Шарлю нужно время, чтобы найти ее, и Изабель запретила себе даже думать о том, что капитан ее не отыщет в этих снегах. Отыщет, даже если ему придется прекрасную Польшу разнести по камушку. Потому что в их прекрасной Франции мужчины не отдают без боя то, что им принадлежит.

- Разумеется, я нужна моему мужу. Я защищаю его интересы при дворе. Я полезна ему, он полезен мне. На языке французов это называется «счастливый брак».
Прикосновения немилых губ вызывали отвращение, но и маркиза де Сабле не была невинным цветочком, способным сломаться от первого же грубого взгляда или слова. Мужское желание не было ей внове, и она знала, на что способен мужчина, чьим желаниям пылко противятся...
- И разумеется, мне нужны и наряды, и слуги, и драгоценности – или вы полагаете, что украли крестьянку? Прямо сейчас мне нужны служанки, да найдите мне толковых девушек, а не перепуганных селянок. Мне нужно все, что полагается для дамского туалета – я желаю освежиться. После чего, так и быть, разделю с вами трапезу. И как ваше имя, пан? Ваши манеры просто ужасны, коли уж вы добиваетесь такой женщины как я – представьтесь для начала!
Голос маркизы был холоден, взгляд – капризен, но руку он не отнимала. Всегда приходится чем-то жертвовать, так пожертвуем рукой.
Что за варвары – ужаснулась про себя Изабель, что за ужасная страна, что за дикие нравы. Похитить знатную даму как какую-то пейзанку и ждать, что она покорно выполнит все, чего от нее желают.
«Поторопись», - мысленно умоляла она Шарля де Бальзака. – «Прошу тебя, поторопись, спаси меня».

Ах, как шушукалась дворня, ах, какое раздолье было языкам. Челядь у пана была смирной да забитой, но пока языки не отрезаны – они болтать будут. Сенная девка, что охраняла покой хозяйской полонянки, пока та спала, во всех подробностях расписала – и платье чужеземное, богатое, и драгоценности, а главное – очи-то, очи – ну чисто русалка. Кожа белая и нежная что лебяжий пух.
- Ведьма, - перекрестилась кухарка. – Сглазит тут всех нас.
- Не успеет, - хохотнул молодец, помогавший хозяину умыкать знатную добычу и угощавшийся во этому поводу на кухне медовухой. – Хозяин ее быстро скрутит, пикнуть не успеет.
Кухарка, пятый десяток на свете живущая, только головой покачала. Может и скрутит. А может, и нет. Дворовые-то девки, понятно, и пикнуть бы не посмели, захоти их пан на ложе. Но у этой и платье, и драгоценности – значит, не из простых. Беды бы не случилось…
- Та панна и пикнуть не успела, - хвастался слуга. -  мы ее в шубу.
- Жениться пану надо, - изрекла кухарка, сажая в печь кушанья. – А не паненок воровать.
- Что ты понимаешь!
- И тебе жениться. Вот у меня племянница есть, всем девка славная…
Слуга, прихватив мягкий калач, позорно сбежал. Кухарка была дородной с крепкими руками, привыкшими к тяжко работе, такая в бараний рог согнет и под венец оттащит. А он еще молодой, ему погулять охота. Вот жаль, служаночки какой прихватить с собой не случилось. Пока хозяин с той красоткой милуется, они бы со служаночкой потешились. Интересно же, как у этих чужеземных баб все под юбкой устроено – так или не так, как у местных девок….

Ясновельможный пан изволил гневаться и терять терпение. Двое гайдуков за дверью, приставленных скорее, красы ради, нежели действительно ради охраны пленницы (да куда она денется), услышав грозный голос господина, встревоженно переглянулись. Глупая баба себя до беды до ведет и их тоже – плетка пана по холопским спинам скачет ой как резво…

- А не добиваетесь - так самое время начать, - посоветовала Изабель, разглядывая перстни на своих пальцах.
Перстни были дорогие, с драгоценными камнями –может, соблазнится кто из дворни, поможет ей бежать?
- Я вас не просила меня похищать, сударь. Я маркиза де Сабле, и во владениях моего мужа целый город… Я привыкла жить в роскоши!
Так себе, захолустный городишко Сабле-сюр-Сартр. Старый замок над рекой, ветхий собор, в котором и зимой, и летом гуляют сквозняки. Рыночная площадь и одна узкая улочка. Виноградники.
Но нелишним было напомнить пану Казимиру что он не простолюдинку украл.
- Но коли уж вы меня украли – добивайтесь. Завоевывайте. Дарите мне подарки. И, если я сочту что ваши ухаживания достойны меня… вы будете вознаграждены. О, только не начинайте снова – я забрал вашу свободу и заберу остальное, это скучно, в конце концов! Если вам все равно чьи юбки задирать, ну и довольствовались бы крестьянками, они и повернутся как вам надо, и улыбнутся, как вы захотите. Стоило ли стараться? А если вы желаете меня, именно меня – то соблаговолите быть любезным. Или вам неизвестна разница между женщиной, которая горит желанием в ответ, и женщиной, которую подчиняется принуждению? Если так, то мне вас даже жаль.

Со скорбного лика Богородицы на француженку смотрели строгие глаза – грех, грех! От века женщина - соблазн, а мужчина грешит по ее воле… даже если по своей. Женщина и виновата – во всем. Вероятно, и пан Казимир будет всех уверять, что это она его совратила с пути истинного. Если женщина молода и красива, то разумеется, она сама и виновата во всех своих бедах! Но если уж надо быть морковкой для осла и медом для медведя – она будет. В фаворитках у Екатерины Медичи она ходила не из-за свих добродетелей. Медленно, одну за другой, она вынула золотые шпильки из волос, светлые волосы упали тяжелой волной.
- Я люблю сапфиры, - подсказала она пану Казимиру. – Они подходят к моим глазам. Люблю стихи. Сонеты. Люблю музыку, танцы, охоту. Люблю, когда мною восхищаются. Французы знаю толк в ухаживаниях, знают толк в страсти… Я могу научить вас, если хотите.

Ей не слишком была по вкусу роль, которую приходилось играть перед паном Казимиром. Ей бы сейчас молиться об освобождении и призывать капитана де Бальзака, брать Господа в свидетели, что она скорее умрет, чем позволит до себя дотронуться… Это было бы точь-в-точь как в балладах, в которых христианские девы попадают в плен к неверным и предпочитают сброситься с высокой башни… но Изабель девой не была, да и башни, достаточно высокой чтобы с нее трагично спрыгнуть, под рукой не было. А кроме того… Кроме того, пусть лучше ясновельможный пан прыгает!
- Легкая победа убивает страсть, - наставительно произнесла Изабель де Лаваль. - Трудная делает ее слаще.

«Неотложные дела» пана Казимира кольнули в сердце француженки отчаянной надеждой. Она так ясно рисовала в своем воображении как Шаль де Бальзак ищет ее и находит, находит и спасает, что теперь готова была поверить в чудо. Впрочем, верить в чудо – это все, что ей оставалось. Она по-прежнему была пленницей, и если пан Казимир захочет держать ее присутствие в его поместье в тайне – никто так и не узнает где она и что с ней. Как тут не отчаяться? Но отчаяние – главный враг всех несчастных…
Вошла служанка, поклонилась, глядя насторожено на гостью-пленницу, из-за которой такой переполох поднялся.
- Ты говоришь по-французски? – спросила Изабель.
Девица молчала. Ну да, не на что было и надеяться.
- Латынь. Ты знаешь латынь?
Служанка повернулась к иконам, истово перекрестилась и зачастила «Радуйся, Мария, благодатная!»
- Аминь, аминь, - отмахнулась маркиза.
Молитвы ей сейчас не помогут.
- Волосы… помоги мне расчесать волосы.
Изабель показала жестом чего хочет от служанки, та понятлив закивала, и вскоре у маркизы было все нужное – венецианское зеркальце на витой ручке, щетка и гребни. Все дорогое, красивое. Изабель с ходу называла бы несколько имен дам, которые не отказались бы сыграть роль «томящейся пленницы» для пана Казимира, и красиво сдаться его желаниям, будучи осыпанной злотом и подарками. Увы, маркиза была склонна скорее сыграть роль Дафны, нежели Данаи.

Служанка принялась бережно расчесывать волосы маркизы. На шпильки гостьи она смотрела с детским восторгом. И то сказать, шпильки были красивыми, с золотыми лилиями, покрытыми голубой эмалью. Изабель собиралась украсить ими волосы на коронацию Генриха Валуа, это было бы изящно и уместно, но не удержалась, так ей хотелось быть красивой для Шарля де Бальзака.
Шпильки были подарком Екатерины Медичи – та, не скупясь, вознаграждала тех, кто верно ей служил.
Мудрая женщина наша королева-мать – подумала маркиза, и, мило улыбаясь, протянула служанке шпильку.
- Бери…
Та замахала руками, но было видно, как й хочется получить красивую безделушку.
Изабель собственноручно воткнула шпильку в волосы служанки, поднесла зеркальце к ее лицу – и та забыла обо всем, залюбовавшись своим отражением.
Шпильки не жалко, а вот подкупленная служанка может быть полезна…

Новую панну ей было велено всячески ублажать. Насчет того, что подарки у нее не брать, ничего сказано не было, а значит, приказа она не нарушила. Шпилька была дорогой и красивой, сроду у Дануты эдаких не водилось, вот она тут же и оправилась перед дворовыми покрасоваться, а тут гости – ну как уйти? Панну, конечно, негоже одну надолго оставлять, мало ли что удумает, но красивые глаза молодого гайдука, заманили, закружили девицу. Ах, погибель!
- Ой ну вас, охальники, - махнула она рукой на остряков. – Панна добрая. Я думала она плакать будет…
- А она? – с понятным интересом спросил один из «охальников», новая господская «кралечка» не сходила с языка у дворни и из головы не выходила.
- А она смеется.
- Должно быть у ней так принято, в ейных землях.
Может, и принято… Но, по правде сказать, Дануте сейчас не до панны было, не плачет – и хорошо, и ладно, значит, можно подле нее не сидеть, а сидеть подле красавчика-гайдука… А что язык ему отрезали, то, конечно, печально, но не велик убыток, к тому же целовал он ее страсть как горячо, и на колени усадил…
- Как-звать-то тебя, соколик? – простодушно спросила Данута, щедрая душа, не подозревающая, что немой «гайдук» ни словечка не разумеет.
Смотрел он на нее так жарко, что и ей горячо стало, будто к печке прижалась.
- Франчеком, - не моргнув глазом, ответил гайдук пана Януша.
- Франчеком, - мечтательно протянула Данута, не делая попытки встать с коленей, на которых сиделось так удобно.

Изабель, действительно, не только отказывалась ронять слезы о своем бедственном положении, но и запела, сидя у окна. Пусть стража считает, что пленница в превосходном настроении. Пусть доложит об этом пану Казимиру. Поет – значит всем довольна. Значит, о побеге не думает, да и как ей бежать, и куда?.. Как и куда – Изабель тоже хотела бы знать, но не знала. А потому – почему бы не петь?

- А что за новая панна у вас, - выпив вина и пригладив усы, спросил гайдук пана Януша. – Неужто пан Казимир женился? А мы и не слышали.
Тут дворня, конечно, сообразила, что при чужих поменьше болтать следовало – да поздно.
- Гостья у пана Казимира, - уклончиво ответили гостям. – Да вы пейте, пейте, пирогом угощайтесь. Данута, потчуй гостей, потчуй!
Данута попотчевала – поцелуем в уста.

- Я не уверен, что смогу объяснить Дануте, что эту записку нужно отнести мадам, - засомневался Монтиньи. - Пальцами много чего можно сделать, но не все абсолютно.
- Нет, мы напишем записку для Дануты. По-польски. Должна же она уметь читать.
- Я напишу все, что нужно,- подумав, согласился гайдук. – Но если девица вас выдаст, нам конец.
- Я постараюсь, чтоб не выдала,- пообещал Франсуа, приготовившись совмещать приятное с полезным. Женщины обычно добры с теми, кто с ними ласков. – Но мне понадобится время. Пишите…

Когда они вернулись, слуги выглядели куда более захмелевшими, чем когда они уходили «проверить лошадей». Данута все еще была там, и, увидев Монтиньи, заулыбалась и начала отряхивать его волосы от снега. Еще раз с удовольствием поцеловав девушку, он коснулся ладонью ее груди. Потом своей, и кивнул на дверь.
Служанка тут же схватила парубка за руку, увлекая за собой.
- Видать, сильно замерз ваш Франчек, - хохотнул один из поляков. – Греться пошел…

Франсуа не сопротивлялся, и если они и останавливались, то только для того, чтобы поцеловаться. Недолгий путь закончился в какой-то каморке, где терпко пахло смолой и сушеными травами, а потом природа взяла свое.
«Все же в Польше неплохо», - мелькало у Монтиньи в те короткие моменты, когда он еще мог о чем-то думать. Потому что большей частью мысли тут были совершенно излишни.
- Разве пану не отрезали язык? - в какой-то момент изумилась Данута, но пылкий любовник не ответил, а потом уже и она сама обрадовалась, что слуги наврали ей, потому что с языком намного приятнее, чем без.
Раньше мужчины не слишком с ней церемонились, особенно сам хозяин: где захотел, там и нагибайся. А пан Франчек был словно из других земель, из какого-то неведомого места, где мужчины стараются угодить женщинам, кажется, он знал о желаниях Дануты больше чем, она сама о них знала. Боже, как же хорошо.

Отредактировано Франсуа де Лагранж (2024-03-28 01:52:16)