Антрагэ-младший снова хмыкнул.
Последнее время спрашивать у его брата про польских друзей стало традицией на грани издевки. В отличие от многих прочих, капитан на удивление легко поладил с представителями этого диковатого народца. Шарль-старший неплохо знал латынь, и, что немаловажно, был равнодушен к шелкам и бархату, а из драгоценностей носил только фамильный перстень и золотой нательный крест. А стало быть, не шокировал панов поляков «женоподобностью», убоявшись которой они украдкой крестились вслед молодым французам. А порой еще и сплевывали себе под ноги, одно слово, дикари.
Еще в Париже капитан Бальзак попросил Яна Замойского, Бельзецкого старосту, который, оказывается, когда-то учился в Сорбонне, упражняться с ним в фехтовании на саблях, - для француза это было непривычное оружие, а поляки, наоборот, владели им в совершенстве. И с тех пор сделался источником историй о том, что у панов на уме, а не на языке.
-  Шляхтичи снова нас поторапливают, - поприветствовав всю честную компанию учтивым кивком головы, поведал он.  – Говорят, чем медленнее мы едем, тем хуже будут дороги и погода в Польше. У них зимой, видите ли, птицы на лету замерзают.
- И какие же мы, по их мнению, птицы? – поинтересовался Шарль-младший.
- Павлины и попугаи. А их мнение о вчерашнем балете, уверяю вас, вы и вовсе знать не хотите.
- Давайте лучше поговорим о беременных фрейлинах,  - зябко передернул плечами Франсуа Люгсембургский. – Мы в сущности, успеем об этом не только поговорить, потому что, капитан, нет сейчас в мире такой страшной сказки, которая вынудит его высочество покинуть Нанси.
И многозначительно кивнул на спутницу герцога Анжуйского.
- А вам не кажется, что мы все слишком сильно от него отстали? – вместо ответного понимающего кивка спросил капитан. – Впрочем… ладно.
-  О да, эта дама чрезвычайно опасна, - не удержавшись, съязвил младший брат. – Юна, белокура, говорят, что невинна. Просто ужас, не правда ли?

Холод и сырость Генрих чувствовал прекрасно, и успел уже проклясть эту фантазию – вывести мадемуазель де Водемон в сад. Но мадемуазель была так целомудренна, так скромна, да и разве ему не следует привыкать к холоду и сырости? Господь ему свидетель, там, куда ни направляются, холода и сырости будет предостаточно. А еще этого ужасного языка, как будто железо гремит о железо. Ужасного языка ужасных диких людей… Матушка, Гонди и де Пейбрак при любой возможности наседают на него как клещи на собаку – будьте благоразумны, Генрих, вам всего лишь нужно играть свою роль, Ваше высочество. Какую роль? Поляки уже разодрали власть, как шкуру медведя, оставив ему лишь клочки. А зачем ему жалкие клочки? Ему нужна Франция!

- Для этого вы слишком добры, мадемуазель, - немного невпопад ответил Генрих, пребывая в своих мыслях. – И, разумеется, красивы.
Даже если невпопад, какая женщина будет сетовать на то, что ее назвали доброй и красивой?
Доброта – это то, что делало сходство двух молодых женщин достаточно ощутимым, чтобы Генрих вновь почувствовал приступ рыцарской тоски по прекрасным глазам Мари.
Проклятый Конде.
Но ничего, нужно подождать, и он получит все – и Францию, а Мари. А пока придется довольствоваться тем, что есть – Польшей и мадемуазель де Водемон, которая так мило краснеет и смотрит на него так восторженно.

Генрих подвел свою даму к каменной статуе нимфы или наяды, в одиночестве зябнущей в саду. Нимфа (или наяда) улыбалась пустой бессмысленной улыбкой, а под ненадежным укрытием каменного постамента жался последний, должно быть, уцелевший бутон розы. Бледный, почти прозрачный, не надеющийся расцвести, обреченный умирать от холода. Принц сорвал его, и, улыбаясь, вложил в задрожавшую ладонь Луизы де Водемон.
- На память обо мне, мадемуазель, - шепнул он, коснувшись дыханием щеки девушки. – Пусть ваш взгляд иногда касается его, уверен, я почувствую это прикосновение сердцем…
Надо будет попросить Антрагэ поискать еще один и послать Мари – Генриху понравилось, как это прозвучало, про прикосновение и сердце.
- Я хотел бы увезти ваз в Польшу, как вы унесете с собой эту розу – прижав к груди и пряча от всех. Жаль, что это невозможно.

Ночь святого Варфоломея осталась страшным воспоминанием не только для юного Монтиньи. Для человека, который приближался к пустоглазой мраморной наяде и двум ее – из плоти и крови – гостям, удар колокола в королевской часовне разом разделил жизнь на «до» и «после». Широкой кровавой полосой.

Братья по вере считали его героем, ведь именно он, израненный, сумел переплыть Сену и предупредить графа Монтгомери и его людей о том, что творится в Париже.
Графа он спас, это правда, но память Жана, — так звали этого протестанта, — куда чаще возвращала его к образам тех, кого он спасти не сумел. Цеплялся за собственную жизнь, как мог, когда его, как затравленного зверя, с улюлюканьем гнали к реке, глотал черную, с привкусом крови и тины, воду, отчаянно загребая одной рукой, — вторая, раздробленная пулей уже не слушалась, — укрывался за плывущими по течению мертвыми телами от сыплющихся вдогонку выстрелов. И ничем, абсолютно ничем не смог помочь своей семье. Отец, мать, сестра, двое братьев, совсем еще малышей, приняли мучительную смерть от рук обезумевших католиков.
Тот, кто заглянул в лицо дьявола, может ли после этого примириться с богом? Жан смог, но по-своему.

Ни старым, ни сгорбленным Жан не был, — все притворство, — а вот с тем, что он «садовник», готов был согласиться. Потому что вознамерился с корнем выдрать гнилое, отравляющее французскую землю скверной и зловонием древо, имя которому Валуа. Принц Генрих, этот отвратительный, но особо любимый своей матерью-змеей побег станет первым.
Месть он задумал еще год назад. Раз господь его уберег, значит, он, Жан, для чего-то нужен Ему, и истово верующий протестант решил, что постиг волю божью. Виной тому стала горячка, в которой раненый провалялся две недели.  Он слышал голоса, видел дивные лики, и истолковал свои горячечный бред в угоду своим страстям.
С местью Жан не спешил, он верил, что бог на его стороне, а значит, он ему поможет. Поговаривали, что король Карл слаб здоровьем, снова началась война, Генрих Анжуйский снова осаждал Ла-Рошель, а на войне всякое может случиться, нужно лишь выждать подходящего момента.
А потом война закончилась быстрым и скомканным миром, и Жан узнал: все это потому, что Генрих Валуа скоро станет королем Польши. Он покидает Францию уезжает… Этого никак нельзя было допустить. Там, в далекой и дикой земле, он, Жан, если последует за Валуа, будет чужаком, окажется у всех на виду, там ему своего намерения не исполнить. Нужно спешить. Очень спешить.

Бог его не оставил, бог ему помог.
Герцог Анжуйский задержался в Нанси, замок Карла Лотарингского был переполнен приезжими, никто никого толком не знал, караулы не справлялись, пробраться вовнутрь было намного проще, чем смешаться с королевским кортежем в дороге.
И вот уже он, притворно сгорбившись, ковыляет по парку, без шпаги, ее не спрятать, и она сразу же привлечет ненужное внимание. Но с длинным кинжалом, укрытым в рукаве. Сердце в предвкушении колотится где-то в горле, ладонь, сжимающая рукоятку, потеет от нетерпения. Нет, ему не страшно. Он понимает, что скоро умрет. Скоро, но не раньше, чем умрет Генрих Валуа. А потом они снова отправятся разными путями, Жан –на небеса, а проклятый принц — в  преисподнюю.

Друзья короля были бы рады, если бы Генрих без промедления последовал здравому совету своей спутницы. Увы, мужчина ищет общества женщины вовсе не для того, чтобы следовать здравым советам. Капитан Бальзак это прекрасно понимал, не смотря на предположение Монтиньи, бессердечным Шарль не был. Порой и он напрочь терял голову от нежного взгляда какой-нибудь придворной красавицы, а потому не в праве был отказывать остальным в подобном счастливом умопомрачении. Правда, сейчас, решительно, не самый подходящий для этого момент. Можно было подробно и обстоятельно объяснять, насколько сложно обеспечить размеренное движение кортежа, как коротки уже осенние дни, сколь раздражительны их польские сопровождающие, которым не терпится продемонстрировать французского принца своему сейму, но… двое держат друг друга за руки у фонтана, и плевать на необходимость и доводы рассудка. Весь мир замер по воле королевского желания.
-  Не спешите воображать меня каким-то бессердечным чудовищем, Монтиньи, - покачал головой Бальзак.
- Мы слишком хорошо вас знаем, - тут же вставил младший Антрагэ. В битве со скукой хороши любые средства. Если он надерзит брату, это всего лишь шутка. Если кто-то другой – повод к ссоре, а ссоры не искал никто. – Особенно я.
- Да вы просто образчик братской любви, Шарль.
- Рад, что вы наконец-то это заметили.
- Так, а это кто там такой?
Опустевший осенний парк был сомнительным укрытием, ковыляющего к фонтану человека было видно издалека, но подозрительным он показался не сразу. И далеко не всем.
- Садовник. Какой-то бедняга, не спешите растерзать его, брат, он просто делает свою работу и наверняка даже не знает, у кого путается под ногами.
- В таком случае, я ему объясню, – капитан решительно зашагал вперед, и Антрагэ с жалобным вздохом развел руками.
- Вы добьетесь только того, что король разгневается. И на вас, и на нас. Тоже развлечение, но я бы предпочел развлечься как-нибудь иначе.
- Оставьте его, Антрагэ,  - вмешался Люксембург. – Лично я не против поглазеть на то, как ваш брат лупит нерадивого слугу ножнами от шпаги. Эта Водемон собирается скоро принять постриг, - он что-то об этом слышал, - представляю, как скучно сейчас нашему принцу. И тут такое.

Эта провинциальная скромность была очаровательна, эдакий свежий ветерок среди удушающего зноя, нежный ландыш на фоне пышных роз. Такой же была и Мари, когда он увидел ее впервые. Простота чистой воды, которая слаще самого выдержанного вина. Но Луиза де Водемон не принцесса Клевская. Под ангельской кротостью он чувствовал страсть, смиренную молитвами и воспитанием, и это будило в нем азарт охотника. Мысли о милом лотарингском трофее согреют его этой зимой, которая наверняка окажется самой долгой в его жизни…

- Напротив, - живо возразил он, беря руки Луизы в свои, и готовясь сорвать с этих свежих губ первый, самый садкий поцелуй. – Напротив, мы не будем возвращаться! Сейчас я хочу видеть и слышать только вас, мадемуазель. У ангелов не может быть более чарующего голоса…
От голоса Валуа собирался перейти к глазам, от глаз к губам – каждый придворный старше четырнадцати заучивает эту нехитрую формулу, которая редко когда оказывается неверной, но их прерывают – садовник, слуга, или еще кто-то, кого обычно не замечают, кто молча выполняет свою работу и исчезает, нарушает их с Луизой пленительное уединение. Рассыпает инструменты с отвратительным грохотом, просит прощения… А потом Генрих видит лезвие в его руке, слышит крик «Умри, убийца», вскидывает руку, надеясь защититься от удара, но чувствует холодное дыхание смерти, коснувшейся его своим крылом.
Его друзья не успеют. Ему никто не поможет, он умрет здесь, в унылом осеннем саду, так и не став королем Франции…

Вероятно, все так бы и случилось, и все предсказания, которыми Екатерина Медичи и ее любимый сын тешили свою душу, оказались бы ложью, но Луиза де Водемон бросилась навстречу убийце, оттолкнув Генриха в сторону, приняв на себя удар. Вскрикнула, и осела, подхваченная испуганным, взволнованным, разгневанным королем Польши.
- Убийца, - закричал Генрих. – Убийца! Схватить его!
Трещали кусты – это бежали им на помощь его дворяне, мало заботясь о розах хозяина замка. Слышались крики, призывающие поймать и наказать убийцу.
- Луиза, - позвал он девушку, с ужасом глядя, как по корсажу расползается красное пятно. – Луиза, мой ангел, не умирайте, прошу вас. Только не вы!
Ему много раз  клялись в любви, много раз обещали отдать за него жизнь, и только Луиза де Водемон исполнила свою клятву до конца. Полюбила его и умерла за него…
Но под его ладонью слабо дрогнули ее губы, и Генрих искренне возблагодарил бога за это чудо.
- Лекаря! Мирона! Луиза, живите, живите, прошу вас, ради меня!

Отредактировано Генрих Валуа (2024-01-12 06:17:32)

Капитан Бальзак успел к месту разыгравшейся трагедии первым. Нет, «успел» - негодное слово, он был непростительно доверчив и медлителен, не нужно было никого слушать и тратить время на пустую болтовню. То, что вину эту с ним разделят остальные, Шарля утешало мало.
Убийца убегал.
На корсаже Луизы де Водемон расцветала алая кровавая роза.
- Тише, сир, не кричите. С ней… все будет хорошо, - пообещал Бальзак, наклоняясь над девушкой, чтобы получше рассмотреть рану. – Кинжал угодил в планку корсета, - Боже, благослови женские наряды! -и удар пришелся вскользь. Просто царапина, нужно приложить платок и кровь остановится.
Он был уверен, что герцог Анжуйский и сам бы это понял, Генрих был не робкого десятка, сражался на войне и видел достаточно раненых на поле боя, но бывают в жизни моменты, когда чувства туманят разум. И страх за жизнь дорогого тебе человека лишает рассудка.
Что ж, мадам это заслужила. И эту растерянность, и мольбу не покидать грешную землю раньше времени.
- Мой брат и остальные обо всем позаботятся.
Капитан слышал быстро приближающийся топот многих ног и гневные возгласы, и, не оборачиваясь, позвал:
- Бюсси!
Странный, наверное, выбор. Но Шарль сделал его без колебаний.
Отважный Бюсси, блистательный Бюсси. Гроза гордецов и любимец дам. Да, дамы его обожали, а вот мужчины – по разному. Дерзкий, самоуверенный и самовлюбленный, господин де Бюсси не мог похвастаться не только большим числом недругов, - этих он просто быстро убивал, - но и верными друзьями.
Но сейчас капитану нужен был не товарищ, а лучшая шпага из тех, что рядом. И это не его брат. К сожалению.
- Мы не можем позволить негодяю сбежать. Кровь Христова, это дело чести.
Под начало у капитана Бальзака была рота гасконцев, но на возню с солдатами сейчас времени не было. В конце концов, и Бельгард, и Ланшан – не дети, сообразят, что нужно делать. А пока просто видно, как резво улепетывает лже-садовник. Ну так и им бегать не впервой.

Дворец герцогов Лотарингских во времена Карла Смелого и его воинственных предков был замком, традиционно сдобренным изрядным количеством потайных ходов на случай осады. В начале века Рене Лотарингский решил перестроить свою резиденцию, уподобив ее новому Лувру, и планировка этого величественного здания стала еще более запутанной. Так что существование неохраняемой калитки, к которой стремился беглец, капитана не удивило. Тут вина целиком и полностью на людях герцога, это его дворец и его город. Размышлять о мере чужой вины сейчас, однако, было недосуг, ключей от этой чертовой двери ни у него, ни у Бюсси нет, а у убийцы – кто знает. И если он успеет ими воспользоваться…

- Коня! Шпагу мне! – заорал тот, обращаясь к кому-то невидимому по ту сторону стены. И нырнул в калитку.

Бальзак, отстающий от беглеца всего на несколько шагов, но все же отстающий, с разбегу врезался в обитую железом старую дубовую дверь, уже закрывающуюся, плечом, оттолкнув со своего пути и ее, и кого-то, кто пытался удержать ее с той стороны. Столкновение вышло болезненным, так что капитан не устоял на ногах, не выскочил, а вывалился на какую-то городскую улочку. Нет, не улочку даже, а в крохотный проулок, заканчивающийся темной, средневековой еще аркой, ведущей на черный двор соседствующего с крепостной стеной здания.
«Да тут целый лабиринт, будь он неладен».
Что он знает о Нанси? Ничего, он тут впервые.

Оглушительно рыкнул выстрел, эхом заметавшись среди всех этих стен, пуля прошла высоко над головой капитана. А вот если бы он не упал, поди угодила бы точно в цель. Человек, которого Бальзак сбил дверью, тоже возился на земле, торопясь подняться. По виду скорее слуга, чем сообщник, но кто их сейчас разберет. А вот убийца уже спешил запрыгнуть в седло, второй слуга держал в поводу трех лошадей, в другой руке его, уже бесполезный, дымился пистоль.
Опять капитан не успевал.
Господин пришпорил коня, а вот слуга замешкался, и шпага Шарля вошла ему в живот снизу вверх, нанизав на длинное острие, как кабанчика на вертел. Капитан ухватился за луку седла, вытряхивая из него еще живого мертвеца.

- Зачем вы просили шпагу, сударь, если не пустите ее в ход?! - в ярости крикнул в спину покидающему проулок всаднику.

Ладно, побегали, теперь поскачем.

Отредактировано Шарль де Бальзак (2024-01-12 23:20:35)

Бюсси выскочил следом за Шарлем де Бальзаком замешкавшись, может, на несколько мгновений. Их добыча оказалась не только подлой, но и предусмотрительной, качества, которые часто идут рук об руку. Умирать он не хотел, а хотел после неудачного покушения скрыться, несомненно, только затем, чтобы хвастаться своим друзьям-заговорщикам тем, как близко он сумел подобраться к Генриху Валуа. Тем, как легко он обманул его друзей, первых людей Франции, лучших шпаг Франции, которые должны были защищать своего господина – а защитила его простушка из провинции. Луизу де Водемон, несомненно, ждет награда за содеянное и в этой жизни и в будущей, но им – позор им, если не догонят преступника и не заставят его замолчать навсегда.
Один из слуг уж лежал мертвый, второй пятился, оглядываясь по сторонам. В его руке сверкнул кинжал… Но даже если бы он был безоружен, это бы не изменило его судьбу, потому что убивать безоружных Луи де Клермон не брезговал. Пустить в ход кинжал слуга не успел, несколько дюймов отличной стали вонзились ему в горло. Он захрипел, хватаясь за лезвие шпаги, а потом осел на землю, отброшенный пинком.

- В седло, в седло, - яростно крикнул Бюсси.
Животное захрипело, забилось пытаясь сбросить всадника, но было укрощено без всякой жалости.
Если бы у него был при себе заряженный пистоль! Если бы прямо сейчас рядом с Бюсси появился бы Дьявол и предложил заряженный пистоль за его душу, Луи согласился бы не раздумывая! Стрелять в спину ему тоже приходилось – удовольствия не меньше, чем стрелять в лицо.

Они пролетели арку, пригнувшись, выскочили на улочку, узкую и воняющую нечистотами, где, должно быть, располагались службы дворца. Ражий детина, ловко рубивший головы курицам и скидывающий их трепыхающиеся тушки в глубокую корзину, обругал всадников. В другое время Луи де Клермон вернулся бы и проучил наглеца, не в его привычках было спускать черни дерзости, но сегодня мяснику повезло… Кто-то взвизгнул и прижался к стене, кто-то уронил корзину, и спелые яблоки покатились под копыта коня…

Из города ему не вырваться – подумал де Клермон. И от них не уйти. Бальзак человек долга, он, Бюсси, азартный охотник. И оба они хороши в бою. Оба умеют убивать, и какая разница, во имя чего? За бога и короля, за честь и славу, за любовь и просто потому, что так захотелось. Сегодня они убьют потому, что им бросили вызов. Нет такого вызова, который Бюсси бы не принял.
- Остановитесь, сударь, - крикнул он в спину беглеца. – Не будьте трусом!
Для трусов, верил он, нет места даже в аду – кто захочет провести вечность мучений рядом с трусом?

Отредактировано Луи де Клермон (2024-01-13 10:56:54)

«Все же удача на нашей стороне», - мелькнуло у капитана.
Удача эта, правда, принимала весьма причудливые формы и была щедро сдобрена воплями и проклятьями.
Что ж, для добрых жителей Нанси все они дебоширы, напыщенные столичные дворянчики, что притащились, незваные, и теперь громят их родной город, лишив всех покоя.
«Этак могут и гнилой капустой закидать, с них станется».
Парижане, при случае, могли и поколотить, в воинственности провинциалов у Шарля еще не было возможности убедиться должным образом.

- Вот так бы сразу, сударь, чего было тянуть.
Шпаги двух мужчин скрестились. Пешими на твердой земле им было бы играть в эту игру сподручнее, перепуганные криками и толчеей кони мешали друг другу, носильщики портшеза мешали всем, вдоль улицы захлопали окна, добавляя происходящему зрителей.
Несостоявшийся королевский убийца уверенно отразил первую атаку капитана.
Дворянин, вероятно опытный солдат, может быт даже из тех, с кем он сражался под Ла-Рошелью. Зачем, дьявол вас всех побери, покушаться на Генриха, мы только что мир заключили, а принц и вовсе покидает Францию!

Что-то, скорее неожиданно, чем по-настоящему больно ударило Бальзака в плечо. Ах, эти окна, их не просто из любопытства открывают, оттуда сподручно и увлекательно вышвырнуть что-нибудь. Одаренный горшком с нежно-розовой геранью, капитан все же немного замешкался с очередным выпадом, и к розовому добавились живописные мазки красного. Противник издал торжествующий возглас: понятное дело, тут они оба удивились.
«Потом найду и убью», - в сердцах пообещал офицер. Только это и правда потом, сейчас даже голову задрать некогда.

- Пустяки, царапина.
Капитан де Бальзак глянул на распростертое на земле тело с сожалением. Огорчал его, разумеется, не сам вид смерти и не ловкость Бюсси, - тот сполна оправдал все то, что о нем рассказывали, и, по большому счету, оказал капитану услугу.
Печально лишь, что мертвецы не умеют говорить. А значит, им теперь не узнать, что привело убийцу в Нанси. Сам он так решил, или был подослан кем-то.
- Глупо вышло.
Тут Шарль и покойника имел в виду, и кровоточащую отметину на плече. Самое время было задрать голову, выискивая взглядом окно, откуда его осыпали цветами.

Зрители между тем недовольно перешептывались. Не понимая толком, чему именно они только что оказались свидетелями. Носильщики суетились вокруг портшеза, удивительно красивая женщина переводила заинтересованный взгляд с мертвого мужчины на живых и обратно. Было бы учтивым предложить ей помощь, а вот разумным – поскорее вернуться к королю.
- Мне кажется, самое время нам убраться отсюда, - Бюсси с ним, конечно, не согласится, но капитан выбирал благоразумие.
И даже оно немного запоздало.
Месье де Бальзак сегодня во всем немного опаздывал.
Послышался топот,  - сегодня побегать пришлось не только им с Бюсси, - и прибывший на крики и шум выстрела отряд городской стражи грозно ощерился алебардами.
- Что тут происходит?!
Толпа радостно зашумела, многие заговорили одновременно, так что разобрать хоть что-нибудь было решительно невозможно.
- Господа, будьте любезны спешиться и отдайте мне ваши шпаги, именем герцога Лотарингского вы арестованы, - скучным голосом предложил командир патруля. Можно было только гадать о том, скольких забияк, в том числе и из прибывших в свите Генриха Валуа дворян и их слуг, ему уже выдалось разнимать и арестовывать за время дежурства.
- Они убили его, этого господина, - с готовностью зашумели свидетели.
Бальзак оглянулся на Бюсси.
Требование отдать оружие было ожидаемым, таковы правила, капитану и самому случалось водить караулы и патрули, он бы и сам потребовал шпаги у арестованных. И в то же время оскорбительным, этот глупец просто не знает, кто они такие, и не понимает, что тут произошло.
Объясниться?
А вот это вряд ли.
А еще… С ним Бюсси. Значит, отдать шпаги стражникам оскорбительно вдвойне.
- Мы готовы последовать за вами, сержант, - предложил Бальзак. – Но не требуйте большего. А еще лучше, отправьте посыльного во дворец к господину Бельгарду, капитану гвардии герцога Анжуйского, он вам все объяснит.
«Если Антрагэ и остальные потрудились его проинформировать».
- Может, сразу в Париж к его величеству?! - скривился местный защитник правопорядка. И направленные на возмутителей спокойствия алебарды угрожающе качнулись.
- Как полагаете, Бюсси, скоротаем вечер в городской тюрьме… или научим провинциалов учтивости?
И куда, скажите на милость, делось благоразумие. Не иначе, геранью отшибло.

«Или» для Бюсси не существовало. Вечер в городской тюрьме его не пугал, проследовать под конвоем через весь город – что за пустяки. Но отдать шпагу? Никогда.
- Сваю шпагу, сударь, я отдам только Его высочеству герцогу Анжуйскому, или Его величеству королю Франции, - процедил он. – На Его величество вы не похожи, на герцога Анжуйского тем более. Так что – возьмите, если сумеете.
Стражников больше. У них алебарды. На их стороне симпатии толпы. Но что за печаль? Еще одна добра драка всегда манила Бюсси, как пьяницу манит кубок вина, а сластолюбца прелести дамы. А то, что какой-нибудь удар шпагой или кинжалом отправит его к праотцам – ну что ж, все мы умрем.
И кстати, о дамах.

Дама из портшеза была весьма хороша, дама из портшеза оказалась фрейлиной Флорентийский (одно объясняло другое). Если бы не маска и плащ Бюсси узнал бы ее раньше, хотя не имел чести быт знакомым с мадам так близко, как она того заслуживала.
- Мадам, я ваш покорный слуга, - изящно поклонился он. – Будьте любезны, передайте капитану что тревожиться не о чем. Мы – я, де Бюсси, и капитан де Бальзак – разрешили возникшее затруднение.
Начальник стражи нахмурился – Луи де Клермон самонадеянно отнес это за счет того, что его слава бежит впереди него. Тот, кто ищет ссоры с Бюсси находит ссору с Бюсси. Нахмурился, и уступил – им разрешили оставить оружие, а остальное, право же, сущий пустяк.

- Нас вытащат еще до вечера, друг мой, - улыбнулся он де Бальзаку. – Но мы сможем хвастаться тем, что побывали в тюрьме. Собираюсь повторять этот подвиг в каждом городе, где мы остановимся, хотите пари?
Кто-то сострадательно накрыл мертвое тело рогожей, кто-то запоздало звал священника, чтобы отпустить мерзавцу его грехи. Бюсси хотел было посоветовать не утруждаться, но махнул рукой. Ему какое дело? Свой долг он выполнил и чувствовал приятное, благодушное удовлетворение, как после хорошей ночи с любовницей.
Жизнь снова была прекрасна.