Стояла ранняя осень 1803 года, и лейтенанту Шабо наконец-то представился случай наведаться домой. Дома, как такового, у него давно не было, но Бретань оставалась для Огюстена местом, где он родился, вырос, и куда он мечтал однажды вернуться навсегда. Но это «навсегда» случится когда-нибудь потом, в далеком и неопределенном будущем. А пока земля обетованная встречала своего блудного сына запахами океана, меда и яблочных пирогов, которые по осени пекли часто, щедро и по любому поводу.
Сначала он приехал в Сен-Брие и попытался разузнать, где могилы заложников, расстрелянных республиканцами в девяносто пятом. Как выяснилось, казнили так много и так часто, что для этого рыли рвы за городом на вересковой пустоши. Кто где и кого в каком году - понять было невозможно, просто на бретонской земле стало немного больше холмов. В задумчивости постояв какое-то время среди осенних трав, Шабо уехал в Монконтур, маленький городок, где башня Монье, - единственная, уцелевшая от когда-то величественной крепости, - так же, как и его сейчас, встречала возвращающихся домой крестоносцев. Где под старинными витражами в церкви Сен-Матюрен Огюстену когда-то дали имя и вручили господу под защиту и покровительство, и где все жители из поколения в поколение знали друг друга в лицо, а на чужаков, особенно на чужаков в форме по-прежнему смотрели хмуро и недоверчиво. Впрочем, стать своим было несложно: стоило только заговорить по-бретонски, и взгляды горожан теплели, древний язык был их тайным знаком. Дородная женщина в накрахмаленном чепце сдала приезжему комнату в доме, таком старом, что серые стены его сделались зелеными от разросшегося на них мха. Напоила молоком, накормила гречневыми блинами с яблочным повидлом, расспросила, что за нужда привела к ним гражданина офицера, и, деловито убирая с стола посуду, между делом посоветовала в Лоржский лес в мундире не ездить.
- Там что же, до сих пор кричат совы? - удивился лейтенант
- Отчего бы им не кричать, птицам никто не указ, - заметила бретонка. - А больше я вам ничего не скажу, даже и не спрашивайте. Сами решайте, как вам быть.
Шабо решил, что он не из пугливых, и прятать эполеты не стал.

Отцовская мельница сгорела десять лет назад, на ее месте вырос густой молодой лес, так что черный остов фундамента можно было найти, только если точно знать, где искать. Время было безжалостно к детским воспоминаниям Огюстена, словно вновь и вновь напоминая: забудь, все случилось, как случилось, прошлого не вернуть. Вот только он не хотел забывать.
Оставалось проведать всего одну могилу, но для этого пришлось свернуть с дороги в царство лесных троп. Они делались все уже, так что в конце пути Шабо шел пешком, ведя коня в поводу.
Люди уходят, тропы остаются. Вот и эта так и не заросла. Приметив пару сломанных веток, бретонец усмехнулся. Тут все еще кто-то бывает, может зверь, а может и нет.
Годы и дожди сгладили очертания рукотворного холма, где они с отцом, - тот еще был жив, он погиб позже, - похоронили старшего брата Шабо. Крест подгнил и покосился, шнурок на образке святого Гервея истлел и оборвался, Огюстен с трудом нашел его в траве, заботливо протер рукавом.
- Не печалься, Жюльен, сейчас все починим.
Пустив в дело саблю, он смастерил новый крест, установил на место сгнившего и вернул на место когда-то оставленного на могиле святого.
Потом уселся рядом, на траву, положив в ноги брату шляпу с кокардой.
- Ты даже не представляешь себе, Жюльен, в каких дальних и дивных краях я побывал…
Сидел, рассказывал про пирамиды, верблюдов, мамелюков, потом про Италию, Австрию… Про жизнь, которую один жил за двоих.
Сова ухнула где-то совсем рядом. И Огюстен удивленно вскинул голову.
Надо же, хозяйка не соврала ему.
Он никого не видел, но это ничего не значило, кто хочет остаться невидимым в лесной чаще, тот это сделает. Ну а совы - птицы ночные, днем помалкивают.
Шабо сложил ладони, прижимая к губам давно не нужным, но так до конца и не позабытым способом. Ухнул в ответ, вроде недурно вышло, чистый тебе филин. Права в офицерском чине и при сабле, но все равно недурно.
- Ты слышал, добрый человек, что опасно разгуливать в таком гнусном наряде по Лоржскому лесу? - поинтересовался кто-то у него за спиной.
- Подумать только, - в сердцах буркнул лейтенант. - В Милане безопасно, в Мюнхене безопасно, в Париже безопасно, а в Лорже - нет. Вы же не убьете мня на могиле брата, «добрые люди»? Я не враг вам. Хоть и не друг, признаться, тоже.